Ratel.kz продолжает публикацию знаменитых записок «Плетенье чепухи» Герольда Бельгера, не увидевших свет при жизни писателя
На снимке: Герольд Бельгер.
Продолжение. Читайте часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 6, часть 7, часть 8, часть 9, часть 10, часть 11, часть 12, часть 13, часть 14, часть 15, часть 16, часть 17, часть 18, часть 19, часть 20, часть 21, часть 22, часть 23, часть 24, часть 25, часть 26, часть 27, часть 28, часть 29, часть 30, часть 31, часть 32, часть 33, часть 34, часть 35, часть 36, часть 37, часть 38, часть 39, часть 40, часть 41, часть 42, часть 43, часть 44, часть 45, часть 46, часть 47, часть 48, часть 49, часть 50, часть 51, часть 52.
Бедная-бедная, серая-серая мышка (Параллели)
…Давно это было, лет двадцать назад: время мелькает скоротечно.
Смотрим мы с женой телевизор в зале, вдруг серая молния пронеслась вдоль стены из одного угла в другой. Я затаил дыхание: что за наваждение? Через мгновение – шасть! – и серый комочек стремительно прочертил обратный путь.
– Похоже, мышка, – заметила жена. – Резвится…
– Мышь?.. На четвертом этаже?! Откуда?
С осени мы запаслись кое-каким провиантом. В углу на длинном балконе хранили мешок картошки, два пакета муки и корзину лука с морковью. А на другом балконе – через кухню – держали в ящике сахар.
Неужели мышке всё это приглянулось? Как она сподобилась из подвала подняться на четвертый этаж?
Блажь, наверное.
Однажды послышались писк и шорох даже днем в тиши кабинета. И я успел разглядеть, как вдоль плинтуса воровски прошмыгнула юркая мышка. Крохотная, ушастенькая, с длинным хвостиком, серая-серая…
Пискнув, где-то затаилась, замерла, схоронилась.
Я скрутил толстую газету и кинулся на балкон. Огляделся. Прислушался. Почувствовал, что и мышка застыла где-то рядышком, выжидает, следит за мной, не шелохнется.
Мышка-норушка – милое существо только в сказках. А в хозяйстве – самый вредный грызун. Хитрый, коварный, обжорливый, пакостливый. С детства был свидетелем, как отец методически боролся с мышами и на Едиле, и на Есиле. Двух котов держал, капканы ставил, в ловушки заманивал, к разной отраве прибегал, выслеживал у всех щелей. И еще я видел, как кошки, изловив мышку, подолгу забавлялись ей.
Долго тщетно подстерегал я мышку, нахально поселившуюся на моих балконах. Временами, дразня, сноровисто прошмыгивала вдоль плинтусов.
И однажды я ее всё же подстерег. И ей некуда было деваться. Прижалась в самом уголочке звена отопительного электрического аппарата и только глазками-пуговками – зырк-зырк! – следила за мной из своего укромного закуточка. От страха-ужаса мелко-мелко подрагивала всем тельцем. Я изловчился и точно ударил по ней увесистым газетным жгутом. Мышка рухнула к моим ногам. Я схватил ее за хвостик и, размахнувшись, швырнул ее с балкона на асфальтные ступени под окном.
И поныне не знаю, уцелела ли мышка или погибла. Бедная-бедная, серая-серая мышка!.. Как она резвилась вдоль плинтусов!..
***
…Праздник переводческого искусства в Армении помнится мне во всех деталях и поныне, хотя и состоялось это торжественное событие в начале ноября 1982 года.
Понаехали в Ереван именитые переводчики со всех республик тогдашнего СССР, а кое-кто даже из Европы. Звучали высокие речи в Актовом зале священного Матенадарана, у могилы Месропа МАШТОЦА, первого армянского переводчика, под голубым небом Ошакана, у Мемориала армянских письмен, в Степанаване, у гостеприимных лорийцев, на заоблачном перевале, где А. С. ПУШКИН встретил гроб с телом погибшего друга и тезки – ГРИБОЕДОВА.
Это был праздник разных народов. Духа единения и сплочения. Высокой поэзии. Разноплеменной музы. Пир волшебства, словесной магии.
Облагораживали праздник, обрамляя его щедрым застольем армянские и грузинские коллеги; вносили искреннюю духовную лепту прославленные рыцари девятой музы из Москвы, Ленинграда, Азербайджана, Литвы, Латвии, Эстонии, Киргизии, Узбекистана, Белоруссии.
И я удостоился этой чести.
Но сказать хочу не о том.
Из «ЛГ» (№ 23 за 2014 г.) я узнал, что некогда очень популярному русскому поэту и прозаику Владимиру Алексеевичу СОЛОУХИНУ ныне исполнилось бы 90 лет. На том празднике переводческого искусства в Ереване был и он. Прибыл он на день позже, имел очень усталый, заспанный вид. Куда бы мы ни ездили, он сразу спал, дремал, был пассивен, временами что-то бубнил, по обыкновению сильно окая. Внешне он был похож на расхожий облик писателя: большой, грузный, помятый, расхристанный увалень, небрежно одетый, лишенный всякого пафоса и имиджа. Он походил на мастерового, на мужика, которого происходящее вокруг никак не касалось.
Переводчик он был неутомимый и всеядный. Переводил по подстрочникам – поэзию и прозу – с трех десятков языков, не зная ни одного.
Я не сторонник такого перевода и таких переводчиков. И это качество в нем мне никак не нравилось.
Но прозаик он был отменный, нежный, поэтический, влюбленный в русский речестрой. Мне были известны его «Владимирские проселки», «Капля росы», «Письмо из Русского музея», рассказы, очерки. Это был тонкий, истинно русский писатель-художник. По душе мне была и его общественно-гражданская позиция.
Пожалуй, В. А. Солоухин был единственным человеком, с которым я на том празднике в Ереване не вступал в контакты. Обо мне, понятно, он и представления не имел, а потому я был ему неинтересен. Я же о нем имел приличное представление, но его переводческое ремесло никак не разделял.
Но с какой стати я вдруг его вспомнил и почему собственно, о нем пишу – расскажу чуть ниже.
***
…Немало, пожалуй, должен сказать еще об одном крупном писателе.
Впрочем, крупным он считался давно, еще в 20-30 годах прошлого столетия, а ныне его, думаю, прочно забыли.
Он прожил долгую жизнь. Написал уйму романов. Был членом АН СССР. Героем Социалистического Труда. Секретарем правления СП СССР. Депутатом Верховного Совета СССР. И т. д.
В молодые годы я читал его «Первые радости», «Необыкновенное лето», «Костер».
Звали его Константин Александрович ФЕДИН.
Разумеется, я его в жизни не знавал. Как говорят казахи, «қол алып, амандасқан адамым емес» («за руку никогда не здоровался»). Да и был он старше моего отца на целых 17 лет.
Видел я его всего один раз на каком-то писательском пленуме в Москве. Впечатление: высокий, импозантный джентльмен, при галстуке-костюме, с благородной осанкой, барственными жестами, собранный, ухоженный, державшийся особняком, благостный, густой баритон, размеренная речь, всё взвешено, всё предусмотрено, ни к чему не придерешься. Произнес по бумажке несколько гладких, дежурных, вполне официозных слов - и исчез.
Мне показалось, что публика в зале его не больно жаловала. Говорили: «мастодонт», «метрдотель», «комиссар собственной безопасности».
Он говорил лишь то, что дозволялось говорить.
Он писал лишь о том и так, как разрешалось властями.
В германофобии особенно отличалась четверка советских классиков: И. ЭРЕНБУРГ, М. ШОЛОХОВ, К. СИМОНОВ, К. ФЕДИН. Имелись в виду, понятно, германцы, немцы рейха, а не так называемые советские немцы. Но от их публичной ненависти больше всех доставалось именно российским немцам. В трактовке этой четверки «наши» немцы стали козлами отпущения. И гневные стихи и суждения читались ежедневно на плацу перед униженными морально и физически немцами-трудармейцами. «Убей немца!» – таков был их призыв. Эренбург исступленно утверждал: «Немцы – не люди!» В СССР это длительное время воспринималось однозначно.
***
… В октябре 1963 года, после того, как я окончил аспирантуру при КазПИ им. Абая, в то время главный редактор республиканского литературно-художественного и общественно-политического журнала «Жұлдыз» Абдижамил НУРПЕИСОВ взял меня в редакцию сотрудником отдела прозы. Я тогда начал подстрочно переводить на русский язык его трилогию «Кровь и пот».
В Союзе писателей Казахстана я тесно общался с большинством казахских (шире: казахстанских) литераторов. Тогдашний СПК был крохотным островком сравнительной свободы в океане тотальной лжи. Дух допустимой вольности царил в его кабинетах и – особенно – в холле. Мне, новичку, такая среда пришлась по нраву. И то время я вспоминаю с удовольствием и благодарностью. Дух того времени отражен в моих дневниках.
Я имел приличное представление о казахской прозе и поэзии. Дружил с моими замандасами – Аскаром СУЛЕЙМЕНОВЫМ, Саином МУРАТБЕКОВЫМ, Кадыром МЫРЗАЛИЕВЫМ, Зейноллой СЕРИККАЛИЕВЫМ, Абишем КЕКИЛБАЕВЫМ, Жумекеном НАЖИМЕДДЕНОВЫМ, Оразбеком САРСЕНБАЕВЫМ, Дукенбаем ДОСЖАНОВЫМ – всех не перечислю.
Был обласкан аксакалами и карасакалами.
Беседы случались довольно вольными, а писали – я тому свидетель – всё еще скованно, с оглядкой, осторожно, чтобы невзначай не погладить кого-либо против шерсти и не дразнить понапрасну гусей.
Один красочно описывал весеннюю лужу, восхищаясь словесной вязью, другой – буранную ночь в степи, третий – похождения байского отпрыска к жене рыбака-бедняка, четвертый – то, что дала казахам Октябрьская революция, пятый – забавный случай на охоте, выясняя, кто же всё-таки стрелял в волка, шестой - любовную сцену тракториста и доярки в стоге сена на колхозном стане, седьмой – состязание батыров, обжор и палуанов на асе-поминках, восьмой – кампанию весеннего расплода овец…
Ойдойт! И всё это я переводил-перекладывал на русский язык.
А о реальности, о жизни вокруг - ни бе ни ме. Чего-то опасались, боялись, отчего-то робели, стеснялись. Указывали пальцем на потолок, тыкали в сторону соседнего ЦК КПК, закатывали глаза: «Ойбай! Анау!» Писали не о том, что есть, а о том, что должно или могло бы быть. Казалось, все как бы попрятались по норушкам и чего-то выжидали. Иногда юрк-юрк, прыг-скок, бочком, шур-шур по закуткам-застрехам. И – молчок. А с трибуны вещали:
«Эй! Почему в твоих стихах черные тучи бродят-кочуют? Наше небо разве не безоблачное?»
«Почему в твоих рассказах рыбаки после работы тащатся домой, как тени, а не шагают бодро, с песней?!»
«Почему твои герои так мало улыбаются? Какая их печаль гнетет?»
«А куда подевались русские тамыры у твоего Мырқымбая?»
И всё в таком же духе.
Помню, композитор-академик Ахмет ЖУБАНОВ, автор «Соловьев столетий», которого я тогда переводил, рассказывая о судьбе своего талантливого клана, время от времени возмущенно восклицал: «Ай, Гера! Қашаңғы қорқа береміз?!» («До каких пор будем бояться-дрожать?!»)
Что и говорить… дрожмя дрожать в литературе – бесплодно и гибельно.
…Так было.
***
И в «ЛГ», о которой я упомянул выше, приводится случай: в «Карачарово» как-то встретились К. А. Федин и В. А. Солоухин. И последний вспоминает:
«…Константин Александрович сделал мне потрясающее признание.
– Владимир Алексеевич, вы видели, как ведет себя мышка, когда выбежит из норы в углу комнаты? Она никогда не выбежит на середину комнаты, а всё время – по плинтусу, по плинтусу.
– Ну?
– Вот и я тоже – жизнь прожил и никогда ведь на середину комнаты не выбегал, всё вдоль плинтуса бегал…»
Какое признание, однако!
А ведь так жили сотни, тысячи писателей. Никогда не выбегали на середину комнаты. Не ныряли в водоворот событий.
Всё по плинтусам, по плинтусам.
И сейчас большинство литераторов так бытует. На середину жизни редко кто выйдет. Всё больше по углам, по закуткам, по норушкам промышляют. И лишь изредка – шмыг-шмыг – по плинтусам.
Не знаю, внятно ли я поведал об этом, сплетая разрозненные факты бытия, в котором обитал и обитаю.
По крайней мере я пытался о том сказать.
Если не получилось – моя вина. Может, тоже всю жизнь к плинтусам, как бедная-бедная, серая-серая мышка…
12.07.14.
Фото из архива Каната ТОРЕБАЯ.
Ratel.kz выражает благодарность режиссеру Ермеку ТУРСУНОВУ за подготовку записок Герольда БЕЛЬГЕРА к печати. Первый том «Плетенья чепухи» продается в магазинах «Меломан» и MARWIN.
