Интервью с человеком, который входил в ближний круг всесильного зятя
- Давайте начнем с судебного процесса по Рахату Алиеву. На какой стадии сейчас находится рассмотрение дела по г-ну Алиеву?
- Честно говоря, я не очень слежу за этим процессом, то что я знаю - это все знают. Насколько мне известно, австрийское правосудие 
дело переквалифицировало. Потому что раньше должен был решать профессиональный судья и выносить вердикт. Профессиональный судья – это человек, который подписывает решение, например, об экстрадиции Алиева в Казахстан, но он наверняка понимает, что там могут наступить разнообразные сюжеты, которые ему потом сюда могут вернуться. И мне кажется, что очень много людей, которые попросту хотели бы избавиться от этого деятеля, и такую ответственность на себя брать никто не хочет. Нужно понимать, что здесь такая многопартийная система, и юридическую сферу контролирует одна партия сейчас, и другая партия, естественно, ищет все возможности ее подвинуть. Вероятность того, что какой-нибудь судья принял решение об экстрадиции, она и была чрезвычайно низка, тем более, что два решения об отказе уже были и в 2007 году, и в каком-то еще. А теперь это дело переквалифицировали. И главная новость, что теперь будет решение принимать суд присяжных, а с присяжных уже взятки гладки. То есть присяжные решили и это уже последняя инстанция, и это, мне кажется, положение Рахата Алиева очень сильно ухудшает. Мое предположение такое, что здесь все хотят быстрее всю эту историю закрыть. Потому что этот спектакль нет сил уже ни у кого смотреть.
- Дело в том, что регулярно выходят интервью с ним, и буквально на днях вышло очередное интервью в «Республике».
- Насколько я знаю, он находится на предварительном заключении. Я не могу считать себя большим специалистом в этой истории, но то, что выходят интервью, то что ведутся какие-то блоги в социальных сетях, по-моему, в Фейсбуке, когда человек находится в условиях предварительного заключения, пусть даже в венской тюрьме, это доказывает то, что я давным-давно предположил. А именно то, что мой бывший друг - и мне приходится говорить именно бывший, так как он был действительно другом и мне жалко, что я эту дружбу потерял, потому что мы были вместе долгие годы, и многое друг для друга сделали, и для меня это всегда важно – как я начал подозревать, уже сам не принимает решений, а просто превратился в какую-то марионетку. Вот он играл в футбол, а потом он однажды решил, что гораздо прикольнее быть не футболистом, а футбольным мячом. То есть, пусть они сами там договариваются, а я вот буду мячом, то есть за меня кто-то играет. Не верю, что в условиях предварительного заключения, в тюремной камере, можно раздавать интервью. В этом я абсолютно уверен. Я так понимаю, что вы именно это спрашиваете, кто это делает? Давайте посмотрим... Вторая книга, которая издается под именем Алиева, написана на немецком языке, на языке, на котором он явно писать не способен. Это значит, что ее кто-то пишет, и это значит, что эта книга посвящена австрийским делам, и она резко ухудшила его здесь ситуацию, потому что здесь меньше всего хотели, чтобы кто-то влезал в этот местный междусобойчик. То есть залезал под ковер и смотрел, что там происходит. И она написана на немецком языке, и еще раз – это доказательство того, что он уже давным-давно марионетка в чужих руках.
Вот он играл в футбол, а потом он однажды решил, что гораздо прикольнее быть не футболистом, а футбольным мячом. То есть, пусть они сами там договариваются, а я вот буду мячом, то есть за меня кто-то играет.
-Перейдем к вашей жизни в Европе. Чем занимаетесь?
- Ну, я уже лет 20 живу в основном в Европе и очень Европу люблю. Здесь всегда есть чем заняться. Чем занимаюсь? Живу. Почему я живу именно в Вене? Потому что здесь есть четыре великие сцены. И вот этот музыкальный мир – это главный аргумент, почему мы выбрали Вену – это опера, это великие гастроли. Я жил в разных городах, но то, что за один вечер происходит в Вене – это Парижу нужен месяц. То есть тут вот такая интенсивность культурной жизни. Если вы спрашиваете о моем бизнесе, то мы в основном занимаемся производством документальных фильмов. То есть я продюсер, и это наше основное дело. Это делается так: у нас композитор в Греции, камеры и студии еще в одном месте, наложение делается в третьем, а наше дело – это просто сводить все. Сейчас пропускная способность интернета позволяет вам делать в онлайн режиме все, и не нужно иметь большую студию, не нужны какие-то офисы, и мы давно к этому шли – к удаленной модели управления. Я могу очень долго и с увлечением рассказывать об этом, и мы давно занимаемся таким делом, и мне лично нравится сидеть здесь в Вене, и делать что-то совсем на других рынках. Естественно, немецкий рынок для нас интересен, но мы не можем быть на нем лидерами, а нам не интересно быть на 38-45 месте. И это наш основной бизнес – это не «стар продакшн», и мы не собираемся быть звездами, мы работаем на таком специализированном узком сегменте, и производим фильмы для определенного круга потребителей. Мы делаем в основном исторические ретроспекции, исторические документальные фильмы... Из последнего - серия фильмов «Великие пророки Ислама» для одного просветительского русскоязычного исламского канала. Это наша основная деятельность.
Я очень люблю Алма-Ату, я очень давно там не был. И у меня есть несколько городов, которые я очень люблю, и Алма-Ата среди них. И у нас на днях были люди из Алма-Аты, и мы говорили почти до утра. То есть, конечно, тянет, но моя жизнь – это жизнь без Родины. Я давным-давно здесь живу и просто мой дом теперь здесь.
- То есть вам там не скучно? В Казахстан не тянет? Или как в том анекдоте – «Штирлица рвало на Родину»?
- Это сложный вопрос. У меня в Казахстане и друзья, и люди, с которыми я близок, и родственники, у моей супруги большая семья... Конечно, тянет. Я очень люблю Алма-Ату, я очень давно там не был. И у меня есть несколько городов, которые я очень люблю, и Алма-Ата среди них. И у нас на днях были люди из Алма-Аты, и мы говорили почти до утра. То есть, конечно, тянет, но моя жизнь – это жизнь без Родины. Я давным-давно здесь живу и просто мой дом теперь здесь.
- Давайте вернемся к вашему публичному разрыву с Рахатом Алиевым. Все эти письма бывшему другу – это был душевный порыв?
- Я всегда предпочитаю говорить все людям в лицо. Мне не нравится закулисная деятельность. Если мы расходимся с человеком и ругаемся, то мне важно все сказать ему в лицо. Поскольку я не мог обратиться к нему напрямую - в какой-то момент у нас прервались все контакты, и люди, которые его опекают, позаботились о том, чтобы контактов не было - я выбрал такой вариант, так как я подумал, что может быть этот шар до него долетит. Этим письмом мне было важно сказать то, что я думаю, и что мне очень трудно было переступить через вот эту нашу дружбу, через порог, за которым уже все закончилось. Потому что было очень много того, что нас связывает, и в основном – это не деньги, не бизнес и не всякие эти политические обстоятельства. Это были человеческие отношения. Мы были друзьями, и я ни в коем случае от этого не отказываюсь, и если бы Рахат Алиев образца 2000-2005 года вернулся бы, то для меня это был бы огромный подарок – это было бы возвращение друга. А то, во что он превратился потом – это было довольно мучительно наблюдать даже человеку с железными нервами. Это была какая-то тотальная деградация. И мне было важно не просто разойтись, мне было важно сказать о том, о чем я думаю, и я это сделал.
- Однако, читая ваши письма к Рахату Алиеву, складывается впечатление, что вы несколько принижаете свою роль в отношениях с ним. Вы руководили его СМИ…
- В рамках наших координат – это не так уж важно. СМИ, сахарный… Ну, руководил СМИ и что?! У нас были человеческие отношения, и они важнее. Это мужские отношения были. И это гораздо важнее, чем все эти СМИ. Но, конечно, как можно отрицать, что руководил чем-то, но я был совладельцем, и эта часть меня как раз и занимает, мне интересно, куда пропали деньги?
- К деньгам мы еще вернемся. Некоторые считают вас чуть ли не главным идеологом Алиева…
- Бытует очень много мнений обо мне. Живет какой-то фантом, который часто ко мне никакого отношения не имеет. Был бы я главным идеологом, то я с удовольствием бы сказал, что да – я был главным идеологом. Мне это не интересно – это не мое дело, меня это не так уж интересует, чтобы я был главным идеологом. Меня интересует управление проектами, меня интересуют политтехнологические схемы, и я до сих пор работаю на этом рынке, и тем более этот рынок стал еще более интересен в последний год в связи со всякими делами, которые происходят в мире. Но если бытует такое мнение, то ради Бога. Я совершенно не хочу опровергать всякие легенды и мифы, которые обо мне ходят. Дело в том, что и идеологии никакой не было. Если бы я этим занимался, все было бы гораздо серьезнее, уверяю вас!
- В публикациях за подписью Алиева за 2007-2008 годы чувствовалась ваша профессиональная рука.
- Конечно! Конечно! Конечно. Это была моя роль. Тут мы, во-первых, уже как политтехнологи играли эту роль. А это безумно интересно, когда возникает такая ситуация. Я хочу представить себе человека, который работает на политтехнологическом рынке и который бы упустил эту возможность. Это безумно интересно было с профессиональной точки зрения, уже не говоря о том, что надо было спасать своего товарища, что как известно дело святое. Второе по важности – это было очень интересно с профессиональной точки зрения. От этого я совершенно не собираюсь отречься.
Меня больше всего поражало, что он отрезал от себя то, что человек просто не может отрезать – это детей. Это, конечно, семейные дела и я не могу про них говорить, но все-таки я был близок с ним и мне казалось, что нужно биться до конца за то, чтобы оставаться отцом собственных детей. И когда он начинает говорить, что у него новая жизнь, новая семья, а все другое он оставил, то мне казалось, что все это просто невозможно.
- Хотелось бы процитировать некоторые моменты из вашего «письма мертвому другу»: «Когда ты стал с восторгом рассказывать о второй жизни, которой ты теперь жил…» - что вы здесь имели ввиду?
- Это были чисто наши уже отношения, понятные мне и ему, но раз вы спрашиваете… Началом всему был конфликт, который возник из ничего. Все, что потом насочиняли – это гигантское море вранья, в котором потом все будут плавать. Я думаю, уже трудно представить такого идиота, который верит, что все это правда, что все то, что наговорили, имеет хоть какое-то отношение к действительности. Там был совсем другой конфликт. Меня больше всего поражало, что он отрезал от себя то, что человек просто не может отрезать – это детей. Это, конечно, семейные дела и я не могу про них говорить, но все-таки я был близок с ним и мне казалось, что нужно биться до конца за то, чтобы оставаться отцом собственных детей. И когда он начинает говорить, что у него новая жизнь, новая семья, а все другое он оставил, то мне казалось, что все это просто невозможно. Как можно отказаться от своего даже не прошлого, а настоящего, того, что из тебя сделало человека... То есть он твердит, что у него новая жизнь, новая жена, новая семья, все новое-новое-новое, а старого ничего нет. Вот это я и имел ввиду. Для меня гораздо важнее вот эти вещи, и вы можете в это верить или не верить, но для меня именно это гораздо важнее, чем все эти бизнесы, идеологии, чем деньги и прочее.
Я не верю, что все это происходило случайно: один разбился, другой отравился, третий просто так умер, четвертый застрелился в Москве. Все это как-то очень сомнительно. И потом он вдруг оказался один, и из него стали вить веревки.
- Вот еще вы пишите: «Когда вокруг тебя стали подозрительно часто умирать люди. Несчастная Настя, Даник, Клещ. Я должен был сообразить, что кто-то расчищает к тебе дорогу…». «Кто-то» - это кто?
- Этим я занимаюсь в том числе и сейчас. Для меня ответов на все эти вопросы нет, таких убедительных и окончательных ответов нет. Но я веду можно сказать собственное расследование, потому что для меня это слишком важная вещь – это люди, которых я знал. Например, Клещ – это понятно, что Клещенков (директор КТК – Ratel), мы его всегда между собой называли Клещом. И вот Сергей Клещенков, который утром был здоров, а через час взял, да и умер. И таких несколько случаев, которые просто не расследуются. Человек пять-шесть в период за два года - тех, кто был ближайшими в его окружении, при загадочных обстоятельствах просто не стало. И у меня до сих пор нет ответа, но я веду собственное расследование этого дела. Потому что это все слишком подозрительно. Если посмотреть на то, кто выгодополучатель от всей этой истории, то все понятно. Тот, кто распоряжается всем. А ведь с этого и начинается любое расследование...
Вот Настя, например… Она на самом деле была очень близка в свое время к нему, и оказывала на него очень серьезное влияние, и вдруг ее не стало. Данияр – это его родственник и он был совладельцем его бизнеса, и его тоже не стало. Сергей Клещенков был не менее близок, а может, даже и более близок, чем я в свое время, и его тоже не стало. И есть еще несколько очень подозрительных смертей, которые произошли. И я пытаюсь все это связать в единую смысловую цепь и найти объяснения этому. Я не верю, что все это происходило случайно: один разбился, другой отравился, третий просто так умер, четвертый застрелился в Москве. Все это как-то очень сомнительно. И потом он вдруг оказался один, и из него стали вить веревки. То есть в какой-то момент он стал абсолютной марионеткой.
- Еще из письма: «Когда ты вместо честной борьбы выбрал имитацию…» - вы что имеете ввиду?
- Все очень просто. У нас было с ним несколько пунктов, по которым мы расходились. Это когда началась совершенно неприемлемая для меня история с подслушками и прослушками, подглядываниями, и он всегда был к этому предрасположен. Он не наигрался в шпионов, и тут вообразил себя Джеймсом Бондом, и ему это было интересно. Это было первое, где мы с ним совершенно расходимся. И я ему сказал, что там, где начинаются удары ниже пояса, то это не из-за чистоплюйства, а просто не охота руки марать. Второе, это когда он стал изображать из себя политического деятеля. С его стороны были попытки договориться где-то под столом, но договориться, как я понимаю не с теми, с кем надо было бы договариваться. Вот это я и имел ввиду.
- Я еще зачитаю: «Когда ты решил сбросить балласт – тех, кто на тебя работал, дружил с тобой, семьи тех, кто сел за тебя в тюрьму, а то и похуже…». О ком конкретно идет речь?
- Перечислять можно до утра. В этой системе было очень много людей, которые пострадали просто ни за что. И поскольку многие эти люди находятся по-прежнему в Казахстане, а некоторые так и не увидели свободы, я называть никаких имен не буду, думаю, поймете, почему. Я не хочу никого подставить ни в коем случае. И так слишком много людей пострадало от этого, и для меня просто неприемлемо, чтобы я кому-то создал проблемы. Но кого можно упомянуть – это, например, его шофер, который оказался здесь и который, я совершенно уверен, ни сном ни духом не касается этой истории, и не знал он ничего и никак не причастен. И мы вдруг узнаем, что он оказался здесь в итоге никому не нужным, и у него новорожденный ребенок, и они не знают, чем его кормить, а тот человек, который распоряжается сотнями миллионов, жалеет 10 евро, то тут я уже начал понимать, что что-то происходит с человеком на ментальном уровне. И это гораздо важнее, чем какие-то имена конкретные – Иванов, Петров, Сидоров. Там тысячи человек, которые просто ни за что, ни про что, только из-за того, что они были близки к нему, только из-за того, что они были сотрудниками, а они его, может быть, раз в год его и видели-то, так как он закрытый персонаж и мало с кем общался. И вдруг вся их жизнь рушится, а ему все равно, и это самое важное.
- А история, когда вы сидели вместе с ним в подвале в «Компоте» и собирались умирать. Это что была за история?.jpg)
- Это я когда-нибудь обязательно расскажу. Это мне оставьте для моих литературных развлечений.
- И все же...
- Окей. Это был 2001 год, я детали оставлю, в общем расскажу. Помните, тогда был первый такой всплеск. И когда он сильно-сильно дошалился, и ситуация его была совсем печальная, и мне было еще в сентябре 2001 года ясно, что назревает, что-то такое катастрофическое...
И мы сидели в «Компоте», в подвале, и я думал, что уже, может быть, и не выберемся. Было очень много людей, которым хотелось, чтобы мы не выбрались.
- Напомните, пожалуйста, эту историю.
- У нас был тогда простейший вариант - мы в очередной раз с ним рассорились, и я подумал, а не переждать ли это все в Бельгии. Но мой брат убедил меня, что это не очень хорошо. Ссоримся-не ссоримся, но бросать друга, а самим сидеть и пить бельгийское пиво нельзя. Ну, мы и остались, и дальше там начался такой триллер. И мы сидели в «Компоте», в подвале, и я думал, что уже, может быть, и не выберемся. Было очень много людей, которым хотелось, чтобы мы не выбрались.
- Вот вы еще пишите: «Когда ты громоздил горы вранья о тех людях, которые тебе дали все, что ты имел…», - о каких людях идет речь?
- Ну, кто ему дал все, что он имел? Понятно же, кто. Тут же ясна природа вознесения Рахата, понятно, что это Нурсултан Абишевич Назарбаев. Если бы Рахат не был его родственником, я думаю, он бы сейчас был бы начальником какого-нибудь отделения в больнице и в общем это было бы для него такое достойное место. И вот он вдруг вознесся на самый верх. Поскольку я знал, как это все делается, когда все это случилось, то одно дело – это правда, а другое – это вранье, которое очень весело сочинялось очень многими людьми. Я имею в виду после 2007 года. Я-то знаю, где правда, а где не правда... Все это напоминало сюжет великого рассказа, как поссорился Иван Иваныч с Иваном Никифоровичем – такой классический литературный сюжет. То есть все началось из-за пустяка, а потом уже смертельная вражда, которую пытались остановить со всех сторон, все это, конечно, весело, но все же понимают, что это до взрыва дойдет. И когда прилетал Саудабаев (тогда министр иностранных дел – Ratel) сюда, то он разговаривал и убеждал его, что потом, как-нибудь все это замнем, но сейчас не надо доводить до взрыва. Но были и те, кому этот взрыв был выгоден. Опять-таки, если посмотреть, кто выиграл во всей этой истории, то вот они его и подталкивали на то, что xем хуже, тем лучше. И вот тогда он пошел уже вразнос. И вот это как раз про горы вранья.
- Вы упомянули о сыне Рахата Алиева. И вот вы говорили о том, что он обвинил его, что это была за история?
- Это история, о которой я только из газет знаю, из казахской, австрийской, что-то еще в мальтийской прессе было. В какой-то момент его адвокаты, которые не могут действовать самостоятельно из понятия причин – это согласование с клиентом, то они стали утверждать, что во всей этой истории, которая случилась в 2007 году с этими, как их все называют, банкирами, что там участвовал не только он, но и его старший сын.
- Я еще зачитаю ваше письмо: «И, когда человек, который спас тебе жизнь, привез домой ребенка после операции и обнаружил, что дома у него больше нет…» - о ком здесь идет речь?
- Это слишком болезненно. Давайте опустим эту историю. Это уж совсем наши личные дела.
- Тогда дальше: «Наверное, ты все же можешь понять, от чего я тебя до сих пор не продал. Это была бы лучшая сделка в моей жизни, между прочим…». Как и кому вы могли бы его продать, и почему самая лучшая сделка?
- Я, знаете, не плохой игрок на этой площадке. И я бы нашел, кому, если бы задался этой целью. Во время написания этого труда – письма, этого текста. Такой товар, если бы была такая цель, я бы нашел кому продать, и глупо было бы мне сейчас расписывать, кому бы я мог это сделать. Ну, что я имел в виду, когда говорил «продать» - это, естественно, заключить не базарную сделку. И если вспомнить период, когда все это писалось, то ситуация у него была великолепная. Сейчас у него дурная ситуация, но не из-за старания казахской стороны, а из-за того, что он последовательно портил себе ситуацию вначале в Австрии, потом на Мальте, потом в Греции. То есть, это такой великий талант - как можно взять и все это до того довести. В Австрии эта история вызывает даже не дрожь, а такую яркую и мощную реакцию отторжения. Здесь при слове «Казахстан» все становятся зеленее, чем листва за окном. И это никому не нужно, и от этого все хотят избавиться. Но если говорить о том периоде, когда я писал это письмо, то у него все тогда было хорошо. Он тогда сидел на Мальте, у него была договоренность, что пусть в этом месте он и пребывает, и там такой маленький рай, если знать, как там нужно себя вести, и вот пусть он в этом маленьком раю и сидит. Ему тогда не угрожала никакая экстрадиция. И если бы у него была тогда такая же позиция, как сейчас, то есть, он сидел бы в какой-нибудь камере предварительного заключения, или ему что-то угрожало конкретно, то я бы воздержался от таких писем. Но у него все было хорошо, и я позволили себе сказать все, что я думаю.
- Вы упомянули о деньгах, которые исчезли бесследно...
- История была такая. Был общий бизнес, была у меня доля в «Алма-Медиа», доля в издательском доме и еще в разных бизнес-структурах. То есть, я был совладельцем, и я думаю, что мог бы претендовать на часть денег, которые пропали. Да, они пропали, потом несколько раз исчезали куда-то документы, то сгорали в Алма-Ате, то переписывались. И теперь мы не можем просто их восстановить. И здесь я вам скажу очень интересную вещь. Я подозреваю, что противостояние между Алиевым и официальным Казахстаном – это бутафория. Правда только одна - что Иван Иваныч ненавидит Ивана Никифорыча, а Иван Никифорыч ненавидит Ивана Иваныча, понятно, о ком мы говорим. А все остальное – это такая огромная бутафория... Когда мы были готовы перейти в какую-то юридическую плоскость противостояния с Алиевым, то это исключительно из-за денег. Чтобы понять, где наши деньги, на которые мы вполне законно имеем некоторые виды. Для этого нам необходимо было получить определенный набор документов. Но тогда мы поняли, что вот здесь со стороны официального Казахстана – тех структур, которые ведут с ним борьбу - есть четкое противодействие нашим намерениям. Хотя это бы объективно ухудшило ситуацию Алиева и его ближайшего окружения, то есть, людей, которые спонсируют всю казахскую оппозицию. И сразу бы прекратилось финансирование бесконечных оппозиционных проектов. Мы поняли, что официальный Казахстан очень сильно заинтересован в том, чтобы мы не смогли подать во все эти европейские суды какие-то претензии к Алиеву, к людям, которые распоряжаются его деньгами. И тут для меня стало все ясно, что это это такой спектакль, а за кулисами ведется совсем другая деятельность.
- В Казахстане ходили слухи, что на вашего брата якобы было заведено уголовное дело в связи с хищением бюджетных средств, которые выделялись для телеканалов, которыми руководили Алиев и вы. Это реальность или вымысел?
- В связи с хищением средств на моего брата никаких дел не заводилось, потому что мой брат никогда не был причастен к финансовым операциям и не подписывал никаких финансовых документов. Но нам, конечно, всегда угрожали тем, что сейчас на нас заведут кучу уголовных дел. Думаю, цена нашего правосудия понятна.
- Возвращаясь к вашему творчеству, вы пишете о видеонаблюдении в туалете и рекомендуете вашему персонажу, который очень напоминает Рахата Алиева, «переквалифицироваться в демократы». Это такой стеб, цинизм, шутка?
- Это литература. Я бы мог, конечно, сказать, что это не имеет никакого отношения к реальности, но я не собираюсь об этом говорить. Конечно, это имеет к реальности самое прямое отношение. И там есть какие-то гиперболы, там есть литературная игра, потому что я человек литературоцентричный и упускать такие сюжеты было бы глупо. И я иногда развлекаюсь вот такими вот… Я, правда, очень не люблю писать, но иногда мне кажется, что надо себя пересиливать и заставлять писать. И упускать такой вот сюжет чудовищно глупо. И вы, как человек, который имеет отношение к журналистике и к литературе, меня наверняка понимаете. Конечно, придется переквалифицироваться в демократы, а что еще может быть в такой ситуации? И вот здесь как раз очень близко к истине все было. Но поскольку это история семейная, то у меня нет прав ее рассказывать. Но то, что это было все в рамках такой семейной истории, вокруг которой потом уже все это наросло – это сто процентов.
- В интернете тщательно почистили ваши статьи в защиту Рахата Алиева. Кто мог приложить к этому руки и кому это было выгодно?
- Не знаю. В какой-то момент, когда для меня все это стало не актуально, когда мы с ним перестали быть друзьями, и это очень важно, потому что можно с человеком рассориться, но оставаться с ним друзьями, даже не разговаривая и ненавидя друг друга, можно оставаться друзьями. А у нас все закончилось и меня перестало все это занимать, кто там и где Рахат Алиев, что с ним происходит.
- Принимали ли вы участие в написании книг Алиева, в частности, первой?
- Идея была, конечно, в рамках концепции «надо становиться демократом». Парочку глав мне даже было интересно написать. Но если бы я делал эту книгу или я был бы редактором этой книги, то она бы никогда не была такой. Она, с моей точки зрения, получилась мало того, что неважной, мало того, что это не книга, а такой вот набор всяких спрессованных материалов, иногда противоречащих друг другу, мало того, что это совершенно не читаемо, но если бы делал я эту книгу, она была бы другой. Она была бы наверняка сильнее, мощнее и чего бы там точно не было – это всей этой грязи с подслушками и прослушками. И я даже не знаю, правда ли там или не правда, и меня начинает тошнить, когда я имею дело с такими вещами.
- В комментариях под вашими работами или статьями, часто высказывается мнение о том, что ваш разрыв с Аливым связан с тем, что он перестал вам платить деньги.
- Комментаторы не- могут знать, кто из нас кому и сколько платит. Вот я пытаюсь понять, ну вот сидит такой комментатор, допустим в Казахстане, откуда он вообще может знать, кто кому чего платит? Кто кому чего не платит? Я способен сам зарабатывать хорошие деньги. И дело не в том, что платит или не платит мне Рахат Алиев деньги, а я претендую на долю средств, которые, как все раньше думали, были национализированы. И как месьё Ертысбаев в свое время сказал, что холдинг национализирован, а когда стали разбираться, то оказалось, что там очень большие деньги исчезли. И я на часть этих денег претендую, и я не собираюсь закрыть эту историю, и сказать «окей, ладно пропали так пропали». Мне интересно понять, куда они пропали, и кто ими распоряжается, а потом уже посмотрим, может быть, я этим людям и выдвину претензии. Но, а что касается комментаторов, то я не могу понять, откуда они могут все знать.
- Не могу не спросить о пропавших банкирах. Вы их в своих публикациях называли жуликами и ворами, которые скрылись за границей. В Казахстане считают, что их убили. По-вашему, причастен ли Алиев к этой истории?
- Понятия не имею. Это все происходило в 2007 году, когда нас уже почти шесть лет не было в стране. Мы после 2001 года перестали приезжать туда. Поэтому понятия не имею. Я только знаю, что называть банкиром человека, который там сидел и заведовал швабрами в какой-то каморке завхоза и вдруг обогатился на 60 000 000, как можно называть банкиром? Он не банкир. И причастен ли Алиев или не причастен, я не знаю. И я совершенно не верю, что эта история послужила детонатором того, что случилось дальше. Я знаю, что детонатор был совершенно другой. А так бы судьба этих людей никогда и никого бы не заинтересовала, всем бы запретили вообще бы когда-нибудь ее упоминать, если бы не было той ссоры между Иваном Ивановичем и Иваном Никифоровичем.
Вы представляете, сколько людей сидит в Вене и постоянно борется со страшным Рахатом Алиевым. А тут вдруг говорят, что он вообще никакой не страшный, он просто уже помидор. И что всем этим людям возвращаться в Казахстан и бороться с контрабандой на китайской границе?
- Ну, и последний вопрос. Вот в Казахстане есть такой человек Бигельдин Габдуллин, который был другом и соратников беглого оппозиционера и экс-премьера Казахстана Акежана Кажегельдина. Этот человек потом раскаялся, вернулся в страну и теперь занимает пост главного редактора газеты, даже орден получил. Если бы вам предложили такой поворот судьбы, вы бы согласились?
- Посмотрите на меня, как вы думаете, мне нужен орден? Нет, конечно. Это просто смешно меня вообразить человеком, который повесит на себя орден. Мне очень нравятся мои костюмы, и я не собираюсь делать в них дырки и вешать какие-то ордена. Это, конечно, шутка. Но в чем, откровенно говоря, мне не комфортно, хотя я и знал, в какие игры я играю, так это то, что я не могу приехать на свою Родину. И я не буду говорить, что это совсем меня не трогает, меня это очень сильно трогает... Если бы возникла такая ситуация, когда бы это все нормализовалось, но я в это не верю. Я не верю, что можно прекратить эту игру, потому что в нее вовлечены столько людей, столько интересов, что всем хочется, чтобы она продолжалась, «чтобы лето не кончалось, чтоб оно за мною мчалось». Вы представляете, сколько людей на этом зарабатывает? Вот есть такой Рахат Алиев, который давно уже овощ, но из него раздувают невероятную персону. Но нужно понимать, что это овощ, который не отвечает за свои поступки давным-давно, который просто нуждается в такой опеке, в том числе и юридической. Вот какова, с моей точки зрения, реальная ситуация. Но если все это признать, то нужно сворачивать все декорации и тихо уезжать на другие гастроли. А вы представляете, сколько людей сидит в Вене и постоянно борется со страшным Рахатом Алиевым. А тут вдруг говорят, что он вообще никакой не страшный, он просто уже помидор. И что всем этим людям возвращаться в Казахстан и бороться с контрабандой на китайской границе? Это не так интересно, как сидеть в Вене в ресторане «Плахутта» и бороться с Алиевым, на что выделяются огромные бюджеты. Поэтому эта история будет бесконечная, слишком много лиц, заинтересованных в том, чтобы эта история продолжалась. Поэтому я не верю, что она закончится. И я не верю, что я смогу приезжать к себе на Родину, хотя и хотел бы. Орденов, конечно, не надо. При слове орден меня начинает потряхивать...
