Балансировать между глобальными игроками становится все сложнее
Центральная Азия оказалась в эпицентре глобальной турбулентности. Россия теряет влияние, Запад слишком далеко, а Китай стремительно заполняет освободившееся пространство – от инвестиций в стратегические проекты до инфраструктуры и политики безопасности. На этом фоне в регионе громко звучат слова о единстве и интеграции, но за ними пока почти нет реальных шагов. О том, почему Шанхайская организация сотрудничества (ШОС) не превращается в центр силы, как падение цен на нефть способно обрушить устойчивость государств и что на самом деле объединяет Казахстан с соседями, Ratel.kz поговорил с экспертом по региональной интеграции Сериком Бельгибаевым.
– Как вы оцениваете эволюцию Шанхайской организации сотрудничества за последние годы?
– ШОС действительно развивалась, но это развитие оказалось однобоким. С точки зрения количественного расширения организация выросла: в нее вошли Индия, Пакистан, Иран, теперь и Беларусь. Но если говорить о качественном укреплении институтов, о развитии механизмов экономического сотрудничества или о реальной координации между государствами, то здесь ситуация не столь позитивная.
По сути, ШОС остается клубом лидеров, где активность сводится к саммитам и редким встречам министров между ними. Прошлый год был объявлен «годом экологии ШОС» – выделили, насколько я помню, миллион или полтора миллиона долларов, провели несколько мероприятий и на этом все закончилось. Для организации, объединяющей Китай и Индию, с совокупным населением около трех с половиной миллиардов человек, это несерьезный масштаб. Экология, как и другие ключевые вызовы, требует практических решений, серьезных исследований и адекватного финансирования. Пока этого нет. ШОС остается больше декларативным проектом, чем полноценным институтом. И это ее главный недостаток.
– Но Китай все же выделяет значительные средства для стран Центральной Азии, в том числе на экологические проекты. На саммите в Сиане была озвучена сумма 26 млрд юаней по восьми направлениям. Раньше такие объемы были в разы меньше.
– Совершенно верно, но это именно Китай, а не ШОС. Китай в последние годы заметно активизировался в Центральной Азии. Это напрямую связано с его глобальной инициативой «Один пояс, один путь». И если сравнить формат «Китай – Центральная Азия» и формат ШОС, то именно в двустороннем или региональном взаимодействии с Китаем мы видим реальные проекты, реальные бюджеты и планы.
Последний саммит в Китае это хорошо показал: там были приняты серьезные декларации, за которыми стоят инвестиции и инфраструктурные инициативы. И эти планы совпадают с интересами стран региона, поскольку Центральная Азия действительно нуждается в масштабных вложениях.
– Получается, что именно Китай становится главным лидером в ШОС. Сохраняется ли баланс интересов или организация постепенно смещается в сторону Китая? И какое место в этой системе занимает Казахстан?
– Здесь нужно учитывать несколько факторов. Да, роль Китая в ШОС растет, и это закономерно. Первая причина – мощная экономика. Китай последовательно инвестирует в Казахстан и другие республики Центральной Азии: в энергетику, в инфраструктуру, в логистику, строительство дорог. Причем речь идет не о разовых вложениях, а о долгосрочной политике. Все эти проекты находятся под личным контролем председателя КНР Си Цзиньпина, что подчеркивает их стратегическую значимость.
Вторая причина – геополитическая. Россия, которая раньше активно действовала в регионе, сейчас заметно снизила свое экономическое присутствие. Из-за внутренних проблем ее ресурсы ограничены, и это компенсируется в основном политическим давлением. Европейцы и американцы тоже стали менее активны. В результате именно Китай занял освободившееся пространство, фактически заместив многих других игроков.
Для Казахстана это означает необходимость сохранять баланс. Сотрудничество с Китаем дает большие возможности, но важно, чтобы взаимодействие в рамках ШОС не сводилось только к китайской повестке. Иначе организация действительно рискует стать однополярной.
Средний коридор – стратегический маршрут?
Китай обладает необходимыми ресурсами и потенциалом, чтобы это сделать. Я не берусь судить, насколько это экономически обосновано, но, например, в последнее время интерес Китая к Среднему коридору заметно вырос. Отчасти это связано с угрозами маршрутам через Иран.
В регионе и раньше существовала военная напряженность вокруг Ирана, ожидали, что ситуация может выйти из-под контроля и привести к боевым действиям. И совсем недавно мы стали свидетелями военной операции. Это резко повысило ставки: привлекательность Среднего коридора выросла многократно.
Если до 2022 года этот маршрут существовал, но оставался на периферии, как второстепенный проект, то сегодня он превратился в важное стратегическое направление. Китай это публично признал, сам Си Цзиньпин сделал акцент на Среднем коридоре, а президент Азербайджана Ильхам Алиев специально ездил в Пекин именно с этой темой. Ситуация меняется очень быстро.
– Можно ли сегодня говорить о том, что ШОС превращается в полноценный центр силы, альтернативный западным форматам?
– Нет, ШОС сама по себе не превращается в центр силы. Этим центром становится Китай. Раньше в организации доминировали две страны – Китай и Россия, они занимали примерно равное положение. Теперь баланс сместился: Китай явно лидирует.
Афганистан – это не угроза безопасности, а упущенные возможности
– Но талибы ведь обещали справиться с наркопроизводством?
– Они активно борются с этой проблемой. Сейчас производство наркотиков в Афганистане действительно резко сократилось. Но, разумеется, это вызывает сопротивление – многие десятилетиями жили за счет мака и не могут так быстро отказаться от этого источника дохода. Поэтому борьба с наркобизнесом нередко сопровождается вооруженными конфликтами. Вот недавно в Панджшере была перестрелка с недовольными крестьянами, погибли люди… Но, намерения у талибов серьезные, они реально работают над тем, чтобы искоренить это явление.
Если говорить об угрозах для соседей, то особых рисков со стороны Афганистана не было. Чаще всего об этом заявляет Таджикистан, но конкретных проявлений мы так и не увидели. Есть, конечно, нюанс, связанный с Линией Дюранда – 2 640-километровой границей между Афганистаном и Пакистаном. Это зона племен, старый и очень острый вопрос. Но, например, для Узбекистана или Казахстана непосредственной угрозы со стороны Афганистана не существует.
– Но отношения с Таджикистаном остаются напряженными?
– Да, особенно после прихода талибов к власти. На территории Таджикистана базируются представители антиталибской оппозиции – прежде всего Ахмад Масуд, сын знаменитого полевого командира Ахмад Шаха Масуда. Его Фронт национального сопротивления имеет базу именно там: бойцы живут, проходят обучение, совершают вылазки в Афганистан, иногда боевые. Потом публично заявляют об операциях и убийствах. Сам Масуд имеет дом в Душанбе и выезжает оттуда на международные конференции, в том числе в Москву. Понятно, что афганское руководство реагирует на это крайне болезненно. Они неоднократно обращались к таджикской стороне, но, учитывая слабость афганской армии, сделать что-то серьезное не могут.
– Чем Афганистан интересен для Центральной Азии?
– Прежде всего тем, что через него проходит наиболее логичный путь выхода к морю. Нестабильность Афганистана всегда тормозила развитие региона. Поэтому Узбекистан с 1990-х годов продвигал трансафганские проекты. Были попытки наладить маршруты: автокараваны шли из Пакистана через Афганистан в Ташкент, это активно пиарилось, но потом все закрылось.
Сейчас перспективы куда реальнее. В первую очередь речь идет о трансафганской железной дороге с выходом на иранский порт и на пакистанский порт Карачи. Проект стоимостью около $5 млрд, протяженностью 550 км, сложный, но специалисты утверждают, что его можно построить за пять лет.
– Казахстан тоже участвует в этом проекте?
– Да, Астана подтвердила свое участие и вложит около полумиллиарда долларов. Но главная движущая сила – Узбекистан. Чтобы было понятнее: сегодня контейнер из ближайшего морского порта идет в Ташкент более месяца, а трансафганский маршрут сократит срок доставки до недели. Для наших стран, не имеющих выхода к морю, это критически важно. Такой путь радикально изменил бы экономическую ситуацию и, что немаловажно, не зависел бы ни от России, ни от Китая. Сами афганцы этот проект горячо поддерживают – он может улучшить их экономику.
– Но многое ведь зависит и от самого правительства талибов?
– Безусловно. Новое правительство не является монолитным: это не единая централизованная сила, а союз разных полевых командиров со своими амбициями и вооруженными отрядами. Это вызывает конфликты и трения внутри власти.
Кроме того, в Афганистане остается нереализованным крупный проект конца 1990-х годов – газопровод из Туркменистана в Пакистан. Его запуск не состоялся, несмотря на заявления. Проблема – в наполнении. Здесь ключевую роль играет освоение туркменского месторождения Галкыныш, и Казахстан недавно заявил о намерении участвовать в его разработке.
Интеграция в Центральной Азии: много деклараций, но мало реальных шагов
Главный барьер – структура экономик. В советское время они выстраивались вертикально через Москву и почти не взаимодействовали друг с другом. Эта инерция сохранилась. Сегодня можно выделить два контура. Первый – «элитный»: сырьевой экспорт, контролируемый правящими слоями. Второй – «народный»: торговля, перепродажа китайских товаров, гастарбайтеры. Если экономика живет за счет сырья, соседи не так уж нужны. Казахстан получает доллары от нефти, Узбекистан – от золота и хлопка. Поэтому элиты не видят серьезных стимулов к интеграции.
– Что могло бы стать таким стимулом?
– Либо падение цен на нефть, которое ожидается в ближайшие пять лет, либо внешние факторы. Если нефть подешевеет настолько, что перестанет приносить адекватный доход, это станет толчком и для Казахстана, и для Узбекистана. Второй стимул – геополитика. После 2022 года резкий рост интереса к тюркской интеграции связан именно с ощущением угрозы со стороны России. Страх «украинского сценария» сплотил региональных лидеров, поэтому мы видим частые саммиты и консультации. Но это внешние, а не внутренние факторы.
– Какие механизмы сотрудничества могли бы быть наиболее перспективными?
– «Народный сектор». Например, компании из Узбекистана сегодня занимают второе место по числу иностранных предприятий в Казахстане. Этот сегмент нужно поддерживать, снижать барьеры, создавать благоприятные условия. Но проблема в том, что у нас нет достаточной экспертизы по экономике соседей: специалистов буквально единицы. Потенциал есть, но он не используется.
– А что с культурной интеграцией?
– Этот вопрос постоянно поднимается на саммитах, но до практических шагов не доходит. Президент Таджикистана Эмомали Рахмон еще несколько лет назад предлагал создать Альянс журналистов Центральной Азии – идея обсуждается, но не реализуется. Между тем Узбекистан и Таджикистан уже снимают совместные сериалы, у них культурные связи развиваются гораздо активнее. Казахстан, к сожалению, на таких фестивалях и проектах почти не представлен.
Балансирование Казахстана между Китаем, Россией и Западом
– Можно ли сказать, что Казахстан испытывает все большее давление в выборе между Россией, Китаем и Западом?
– У нас общая граница и тесная торговля с Россией и Китаем. Запад далеко и не имеет серьезных рычагов влияния в регионе. Балансирование между тремя центрами силы работало, пока обстановка оставалась стабильной. Сегодня крен очевиден: в сторону Китая. Он становится главным гарантом безопасности и крупнейшим экономическим партнером.
Если в Афганистане удастся реализовать инфраструктурные проекты, то и там основным инвестором будет Китай. Американские компании в такие условия не пойдут – слишком большие риски.
– Но ведь Иран тоже активен в Афганистане?
– Да, но по масштабу и возможностям он не сопоставим с Китаем. Пример: недавний конфликт на афгано-таджикской границе был связан с разработкой китайцами золотого месторождения, когда они начали отводить под него воду. Это показывает, насколько глубоко Китай уже вовлечен.
Вызов для устойчивости региона
Та же проблема и у соседей: Таджикистан, Кыргызстан, Узбекистан живут за счет экспорта, в том числе трудового. В Узбекистане около 15% ВВП формируется гастарбайтерами, в Таджикистане и Кыргызстане – 45% и 25% ВВП соответственно. Если в России начнется кризис, и мигранты перестанут зарабатывать, то через несколько лет регион ждет серия социальных и политических потрясений. Пандемия уже показала, насколько быстро все может вспыхнуть: январские события в Казахстане, протесты в Каракалпакстане, обострения в Таджикистане и Кыргызстане – все это случилось в один год.
– А какие факторы могут укрепить устойчивость?
– Переориентация на новые торговые маршруты и партнеров: Китай, Турция, южные порты через Афганистан. Российская экономика уже давно в рецессии, перевод на военные рельсы лишь маскирует проблемы. Для Казахстана жизненно важно выстраивать альтернативные связи, чтобы смягчить последствия неизбежных кризисов.
